Мужчины не плачут

У моего дедушки Пети, до войны было три глаза. Два как у всех и один посередине, во лбу. Но, к сожалению, проклятые немцы на войне выбили пулей этот третий глаз. От него осталась только глубокая ямка. В нее мог бы поместиться грецкий орех.

Я будучи совсем маленьким, сидя у него на коленях, помню очень сокрушался:
"Ну, как же так, раз в жизни встретил трехглазого человека, тем более любимого дедушку и на тебе... Выбили глаз, не дали полюбоваться на эдакое чудо природы. Щупал дедову яму на лбу и ненавидел немцев. Дед весело смеялся.
Когда я чуть подрос и история с третьим глазом отошла в сторону, дед мне кое что рассказал о взаправдашней войне:
"..Первый день на фронте.
Нам всем выдали новые шинели. При довоенной бедности, это было как соболья шуба, невероятное богатство.
Все, нарядные и довольные обновками, шли в камышах по щиколотку в воде. Вдруг где-то сквозь заросли, затрещал немецкий пулемет.
Командир закричал: "Ложись!" и плюхнулся в черную жижу. Но из семидесяти бойцов, только пятеро последовали его примеру. Остальные не могли себе представить, как такую ценнейшую вещь, как НОВУЮ ШИНЕЛЬ, можно вот так запросто погрузить в вонючую болотную жижу.
Они продолжали стоять, нагнувшись почти до земли, прикрыв лицо руками.
Их убили всех. В первый же день их войны..."

Хвастаться нехорошо, ну и хрен с ним, а я похвастаю: мой дедушка Петр Гаврилович Андронов, всю войну провоевал в разведке боем. Кто знает, тот оценит. Кто не в курсе, поясню: 30 вооруженных до зубов разведчиков получают задание, переходят линию фронта. Выходят в тылу на укрепленный немецкий объект, забрасывают его гранатами, берут контуженного языка если есть, отрезают 100 метров телефонного шнура, чтоб сразу нельзя было исправить, и дай Бог ноги, отстреливаясь бегут назад к линии фронта. Вроде ничего такого, будто игра "Зарница", только одна малость все портит - статистика. Не было случая, чтоб из 30-ти разведчиков, вернулись больше четверых. Обычно один или двое.
И, как правило, подстреленные. Мой дедушка умудрялся возвращаться. МНОГО РАЗ! Вы только вдумайтесь в теорию вероятности. Вернулись они вдвоем, ордена на грудь, подлечились, получили недостающих двадцать восемь человек и вперед...

Хотя если честно, то это не столько дедушкина заслуга, сколько бабушкина. Она у меня... Колдунья - плохое слово, короче, она заранее знала, что муж ее с войны вернется весь израненный, но живой. Но это уже другая история. О бабушке Поле как-нибудь в следующий раз.
"..Главная трудность перейти линию фронта. Обычно на это уходили у нас целые сутки. Перед переходом мы расходились вдоль фронта на несколько километров, чтоб каждый был один, ведь если у одного нервы не выдержат, и он шумнет или побежит, то минометным огнем накроют всех, кто рядом. Накроют сто из ста. Дружно с обеих сторон, в этом у нас с немцами было единодушие. Ползти можно только ночью, и то медленно и аккуратненько. Если за ночь не успел, то днем отлеживаешься, изображаешь кочку или убитого. Самое большое, что мне удавалось сделать за целый день- это развязать мешок, вытащить сухарик и завязать мешок. Все. Двигаться можно только со скоростью часовой стрелки, иначе снайпер наш или немецкий, обратит внимание на беспокойный холмик и успокоит.
Однажды перешел линию фронта, идти не могу, нога перебита. Ползу живой и довольный по лесу, уже на нашей стороне. За мной тянется дорожка, запачканной кровью, травы. Рана навылет, несерьезная, но кровь теряю, всего бросает в дрожь, скорей бы доползти, не потерять сознание.
Вдруг сзади:
"Стой, кто идет!"
Разведчик, говорю, из такого то батальона. Часовой убрал от моей головы винтовку со штыком и заговорил:
"А, разведчик, ну так ваши еще вчера переехали он туда, версты две отсель. А тут теперича мы, артиллерия. Ты это, полз бы к своим, а то у нас и самим жрать неча, а тут еще тебя бугая кормить. У вас разведчиков, небось, пайки с сухофруктами и шоколадом. Ну так вот шуруй туда, там тебя пусть ваши бинтуют и откармливают..."
Я понял, что если начну с ним спорить, то только драгоценную кровь потеряю, а эта падаль, может и штыком проткнуть.
Как дополз - не знаю. Очнулся за тысячу километров в госпитале. После обратно в родную часть и опять из нас собрали 30 человек..."

Больше всего мне запомнилась одна дедушкина история про переход через линию фронта:

"Случилось это под конец войны. В ту ночь все шло наперекосяк. Одно хорошо, что сам не ранен. Я возвращался с задания уже два дня. Все это время не спал, потому что на мне был "язык". А кто спит с "языком", тот сам просыпается "языком".
Как назло мой "язык" подох от ран.
Голодный как собака, пить хочу, умираю, в автомате два патрона. Ползу. Только начал, а еще метров 500. Слышу, а потом уже и вижу, прямо на меня из темноты, от наших ползет огромный немец. Морду опустил в землю, ничего не видит.
Направляю автомат ему в каску, затаился, жду. Ну, думаю вот, и помирать время пришло. Мой выстрел немецкие наблюдатели услышат, и вместе с нашими, целый гектар земли тут вспашут. Вот если ножом... Нет, не успею подобраться, заметит, стрельнет. Приготовился. Немец медленно поднял голову, он был в двух метрах от меня. Мы долго смотрели в глаза друг другу. Видимо он тоже понимал, что любой щелк-это конец.
Я почувствовал, что от него пахло гангреной и смертью. Нехорошо пахло, когда раны так пахнут, плохо дело. Дня два, наверное, с раной ползает.
Немец плавно полез в карман, я думаю: ну и подыхай. Только собрался стрелять, смотрю - он медленно протягивает мне свой нож рукояткой вперед:
-"Нихт шисен" Я беру его. Немец показывает себе на загривок и все шепотом бормочет: "Хильфе, хильфе, битте..."
Тут я понял. Залез к нему на спину, разрезал кусок куртки и добрался до раны между лопатками. Рана гноилась. Дал немцу в зубы рукавицу, чтоб не орал, а сам выковырял из него кусок железки. Достал из немецкого мешка флягу со спиртом и залил рану. Снял его брючный ремень и затянул потуже на спине.
Он поблагодарил, протянул мне полплитки шоколада и флягу с водой (все, что было в мешке) Говорит, "данке" мол, недалеко уже, а там мне помогут.
Да говорю, там твоих помощников дохрена, еле ноги унес. Весь лес в помощниках...

Если бы сразу на него со спины напасть, заколол бы как свинью, а так... ну не мог.
Мы молча расползлись каждый к себе, только мне нужно еще ползти часа три, а ему даже раненому, не больше четверти часа. Но все время пока я полз и ел шоколадку, даже не думал, что он добравшись к своим, поднимет тревогу, осветится небо и меня закопают минометы.
Даже не думал.
Наоборот, я желал этой сволочи чтоб он успел до своих добраться прежде чем подохнет. По себе знал как ему, гаду, сейчас хреново..."

Сразу после войны, дедушка с семьей внезапно покинул свой родной Оренбург и уехал в "тьмутаракань" – в Киргизию, где и остался жить среди ссыльных, но свободным человеком. Ему по цепочке передали разведчики, что наших берут по всей стране. Нужно потеряться. Благо страна у нас большая и красивая. Так товарищ Сталин, как мог, отблагодарил героев войны...

Однажды в День Победы, я был тогда еще совсем маленьким, увидел, как мой дедушка Петя сидел в сумерках у радиоприемника, слушал метроном минуты молчания и плакал.
Мне было так удивительно, что дед может плакать - это все равно, что я бы увидел его с накрашенными губами...
- Дедушка, что случилось? Почему ты плачешь?
Он повернул на меня свое заплаканное лицо и чтобы меня не пугать, заулыбался.
Таким я его и запомнил.
В комнату вошла бабушка Поля, потащила меня за руку и сказала:
- Пойдем, пойдем, не будем мешать дедушке. Он не плачет. Мужчины же не плачут.
Это дедушкиными глазами плачут все его убитые друзья...