Врать нехорошо

Вы замечали, все барышни – независимо от возраста, темперамента и материального достатка – очень любят психологические игры? Они меж собой обсуждают глобальное. Например, он Это сказал... А что в глубине души подумал? Или. Он ТАК посмотрел... А что имел в виду? Или. Прикрыл глаза, вздохнул, задумался, обернулся. Что бы это значило?

А ничего! Ровно ничего. Кроме того, что прикрыл, вздохнул, задумался и обернулся.
Я как-то один раз, но на всю жизнь это усвоила. Давным-давно сидим мы с моей подругой Сонькой на кухне и варим сгущенку. На плите чай кипит. Мы уже расколупали заначенную банку вишневого варенья. И предвкушаем. А в это время является один близкий родственник. Он такой томно -уставший, потому что у него роман с прекрасной дамой в апофеозе, и он, как бы на побывку – домой. Ну, там, бельишко сменить, тарелку супа схавать. Потому что, когда у людей роман, они питаются святым духом, закусывая иногда нектаром и амброзией. А всякое низменное, человеческое – кефир, клистир или теплый сортир – с романом вообще никак не вяжется. Это – для индивидуального пользования. Как туалетная бумага. И вот, значит, он вваливается в дом и видит такую убаюкивающую картинку: чай, сгущенка, варенье. И тоже начинает предвкушать. И молниеносно меняет замшевый пиджак, в котором роман, на дырявые джинсы, которые из жизни.
А в это время звонок. Звонит с другого конца Москвы любимая, от которой он только что припилил. Ах, звенит в трубке Дульсинея, милый, у меня такое приключилось, такое стряслось! Выскочила на минутку за почтой, дверь захлопнулась, осталась одна, босая, на лестничной площадке, без ключа, без надежды. Вот, соседка сжалилась, пустила. Что делать? Подскажи!
Казалось бы, по закону жанра, рыцарь должен выпрыгнуть из домашних портков, нырнуть обратно в парадно-выходной клифт и рвануть назад, два часа по морозцу, в новостроечный терем где-то в районе Сукова-Лыкова или Пиздохино-Братеево. Выручать свою царевну из плена.
Между тем близкий родственник слушает весь этот чудесный любовный щебет, чешет пяткой рваную джинсовую коленку, с тоской глядит на вспоротую банку со сгущенкой и мысленно (я это вижу!) отмеряет обратный путь. В ночи по холодку. Он отмеряет. Грустнеет. Мрачнеет. И таким специально- низким, приглушенным голосом очень горестно, слегка сбивая дыхание, произносит: " Детуля, ты только не кисни! Я знаю, все будет хорошо. Если б я мог... Если бы только мог! Нет-нет, сейчас не скажу. Нет-нет, даже не проси...Не время. Потом. Как-нибудь потом. Девочка моя, прошу, только не кисни! " И красиво кидает трубку на рычаг.
После чего садится за стол, режет буханку за тринадцать копеек не поперек, а вдоль, накладывает на нее столовой ложкой пол-банки варенья, оформляет все это вареной сгушенкой и с полным кайфом предается с нами чаепитию.
Я, правда, между делом, замечаю: "Родственник, ты даешь! Хоть бы наврал что-нибудь. Ну, там, надо срочно встретить парализованную тетю в Домодедово." Но родственник с укоризной спрашивает: "А тебе мама разве не рассказывала, что врать нехорошо?"
И как с этим поспоришь!