Как на самом деле воевал маршал Жуков

Взгляды верхушки советского командования на вопросы тактики и стратегии отличались вопиющим примитивизмом.
Это только маршал Рокоссовский, приезжая на фронт, сразу же доставал карту и сидел над ней с умным видом.
Что до маршала Жукова, то он первым делом расстреливал всех командиров среднего звена, создавая тем самым резерв трупов для грядущего наступления. В картах Жуков не нуждался, поскольку всю войну посылал войска в одном и том же направлении, нахрен, а там уже штабы самостоятельно привязывались к местности, увеличивая показатели оперативности в десятки раз.
К тому же, у маршала Жукова имелась домашняя заготовка, которую он обкатал еще в молодости на антоновцах и впоследствии применял повсеместно. Суть ее сводилась к тому, чтоб загнать противника в лес и потом оттуда выкуривать. За годы карательных экспедиций под командой маршала Тухачевского товарищ Жуков так поднаторел в выкуривании, что умудрился применить свою любимую тактику даже на Халхин-Голе, где никакого леса не водилось в принципе. В тщетных попытках отыскать хоть какие-то зеленые насаждения он долго гонял японцев по монгольским степям, а потом плюнул, взял всех в плен, вывез в тайгу и там уже потихонечку выкурил.

Конечно, маршал Рокоссовский, как человек интеллигентный, эту тактику не одобрял. Он считал, что к противнику нужен индивидуальный подход. Ежели, к примеру, воюешь с японцами, так и про лес спрашивай по-японски, а не по-русски, пусть даже и с матюгами, потому что в последнем случае вероятность успеха удручающе низка.

Всё это маршал Рокоссовский обостоятельно изложил товарищу Жукову в один из тех редких дней, когда они не подкладывали друг другу на стулья канцелярские кнопки и не таскали из планшетов планы внезапного вторжения в Германию.
- Да? - удивился Жуков и почесал челюсть. - А с кем мы по плану дальше воюем?
- С финнами, кажется. – пожал плечами Рокоссовский, и больше он ничего не сказал, потому что за ним пришли как за японским шпионом.
Оставшись в одиночестве, товарищ Жуков какое-то время пытался найти на карте финнов, но быстро устал и пошел к товарищу Сталину, который как раз подписывал проектную документацию на автострадный танк.
- Товарищ Сталин, а товарищ Сталин, - с места в карьер начал невоспитанный Жуков. - А как по-фински "лес"?
И товарищ Сталин ужасно расстроился, потому что больше всего на свете он любил подлые нападения из-за угла и всякие там внезапные освободительные походы. А теперь, получается, вся секретность летела к черту, и придется выдумывать для этих финнов какой-нибудь повод, посылать им ноты протеста и долго торговаться так, чтоб они, не дай бог, не согласились на мировую.

Но, поскольку восточное коварство товарища Сталина не знало границ, виду он не подал, а просто похлопал товарища Жукова по плечу и сказал: "Учыте лучче нэмэцкий". И, знаете, как в воду глядел.
Впрочем, немецкий Жуков так и не выучил. Это только маршал Рокоссовский, будучи столбовым интеллигентом, свободно писал на пяти языках, а Жуков только слово из трех букв, а так в основном стрелочками. У него и ручки-то отродясь не водилось - один карандаш, и тот простой, чтоб в ухе ковырять.

Зато после войны, как фашистов победили, маршал Жуков до того зазнался, что прям пробу негде ставить.
Он и прежде-то скромностью не блистал, а тут совсем в наполеоны нацелился.
И по всему выходило, что Гитлера победил лично товарищ Жуков, товарищ Сталин был на подхвате, а все остальные составляли унылую массовку и вечно командовали не туда.

Естественно, маршалу Рокоссовскому как столбовому интеллигенту, сосланному, к тому же, в почти демократическую Польшу, было ужасно обидно наблюдать эту вызывающую несправедливость. И потому в каждую годовщину победы товарища Жукова над немецко-фашистскими захватчиками он брал купейный билет Варшава – Москва, приезжал в Кремль, хватал Жукова за пуговицу и заявлял: "Есть в вас, товарищ Жуков, некоторая тен-ден-ци-озность!"
- Сам ты контра! – ругался маршал Жуков, пока присутствующие оттаскивали его в дальний угол, супруга шипела "Люди же смотрят", а дети дергали за китель и пищали "Папочка, не надо!".

- Да-да, а также мегаломания и волюнтаризм! – победоносно заканчивал маршал Рокоссовский и безнаказанно уезжал обратно в Польшу, а товарищ Жуков долго плевался ему вслед и обещал к следующему разу притаранить самый толстый словарь в мягкой обложке, чтоб синяков не оставлял.
Но к следующему разу Рокоссовский не приехал. Он решил написать мемуары, чтоб донести до потомков непредвзятую историческую правду. А то ведь оглянуться не успеешь, как этот Жуков раскладушку в мавзолей припрет!

С этой леденящей душу мыслью маршал Рокоссовский реквизировал у поляков чистую тетрадку, достал шариковую ручку, подарок американской делегации, и велел никого в Польшу не впускать; но маршал Жуков все равно проведал о его полезной инициативе и занервничал. С утра пораньше он уже бегал вдоль советско-польской границы, тянул шею и подглядывал.

- Ты чоэто там сочиняешь? - непринужденно любопытствовал маршал Жуков. - Небось поклеп супротив советской власти?
- Дагосподибожетымой. - вздыхал маршал Рокоссовский и закрывал границу наглухо, а маршал Жуков обижался и шел ябедничать товарищу Сталину.
Но товарищ Сталин всё послевоенное время был ужасно занят. Левой рукой он раздвигал границы соцлагеря, правой крутил кукиш капиталистическому Западу, а в зубах у него торчала немилосердно дымившая трубка.
- Идытэ дамой, таварищ Жюков, - с чувством говорил товарищ Сталин. - Война уже кончылась! Тэпэр на павэсткэ дня мырное социалистическое строительство атомной бомбы. Как закончим, позовём.
- А я возьму и не приду. - ерепенился товарищ Жуков. – Не для того я, ну, то есть, мы с вами это человечество спасали, чтоб оно про меня теперь гадости строчило!
- Лаврэнтий! - пыхал трубкой товарищ Сталин. - Выдай товарищу Жюкову перо и бумагу, и пусть тоже строчыт гадости про человечество.
Идея пришлась Жукову по вкусу. Он сгреб в охапку предложенные канцелярские принадлежности, помчался домой, разогнал по углам жен, любовниц, просто баб каких-то, медсестер, домработниц и сопливых детей и, поудобнее устроившись за письменным столом, старательно накорябал: "Рокоссовский дурак".
Потом подумал и дописал: "А Конев - бездарность".

Потом еще немного подумал и про Конева зачеркнул, потому что Конев, по крайней мере, вопросов лишних не задавал и всегда атаковал, куда послали. Не то, что эта контра Рокоссовский, который, чуть что, сыпал непонятными словами - "ретирада", "диспозиция", "олигофрен"...
На этой стадии воспоминаний и размышлений маршала Жукова осенило. Он позвонил генералу Дуайту Эйзенхауэру и долго возмущался корявым исполнением союзнических обязательств по поводу второго фронта.
- Слушай, Дуайт, - сказал он, наконец, когда генерал Эйзенхауэр, чуть не плача, уже готов был списать Советскому Союзу все долги по ленд-лизу. – Я тебе про штрафбат на минных полях говорил?
- Говорьил. – осторожно проблеял Эйзенхауэр, семафоря секретарше, чтоб набодяжила виски с содовой.
- А про "бабы еще нарожают"? – допытывался Жуков.
- Говорьил. – судорожно кивал Дуайт.
- А про "избить-расстрелять-в канаву?" Или нет, это я не тебе, это я де Голлю, кажется…
- Ему! – с облегчением вздохнул Эйзенхауэр. – Ему, лягушатнику проклятому! – и знаком велел секретарше содовую в виски не наливать.
- Так что ж ты, сволочь империалистическая, даже книжки завалящей об этом не напишешь? – без дальнейших прелюдий рявкнул маршал Жуков. - Чай, не каждый день с четырежды Героем Советского Союза капитуляции принимаешь! Чтоб через месяц накатал в лучшем виде, а то ведь приеду проверю, у нас автострадные танки, сам знаешь, до вашенской Америки в три дня допрут! – и с чувством глубокого удовлетворения пошел пить чай с плюшками, а генерал Эйзенхауэр, стуча зубами о стакан, засел за мемуары и так, мало-помалу, настрочил доктрину холодной войны.

Что до воспоминаний Рокоссовского, они вышли только через двадцать лет, и все потому, что Жуков до самой хрущевской оттепели лепил себя на обложку, у нас и доказательства есть.